Ржавая Тишь
Опубликовано: 17.10.2025
Снова в эфире Беспечный глашатай, но сегодня мой голос доносится до вас не из уютной студии, окруженной пыльными книгами и артефактами прошлого. Сегодня я вещаю из походного лагеря, разбитого посреди Пустошей, пока ветер треплет брезентовую палатку. Да, вы не ослышались. Ваш покорный слуга отправился в дорогу.
Пустоши не меняются. Меняется лишь то, как долго ты сможешь по ним идти, прежде чем они тебя сломают.
Мои таинственные покровители, люди, что вернули мне веру в будущее, затеяли нечто беспрецедентное. Целая экспедиция. Не просто торговый караван или отряд налетчиков, а организованная миссия надежды. Наш отряд, растянувшийся на сотни метров, состоял не только из вооруженных до зубов бойцов в сияющей броне, но и инженеров, ученых-агрономов и… мной. Моя роль в этом представлении — быть глазами и ушами. Задокументировать, запомнить и рассказать вам. А еще, как мне объяснили, «вести переговоры», используя мой единственный талант — язык.
Наша цель — поселение с говорящим названием «Ржавая Тишь». Место, которое, судя по донесениям редких торговцев, доживает свои последние дни. Вода на исходе, земля не родит ничего, кроме чахлых колючек, а единственным развлечением остались подсчет трещин на стенах лачуг и ожидание неминуемого конца. Мы несли с собой разобранные части того, что для Пустошей равносильно чуду: генератора нового поколения, станции очистки воды и контейнеры с саженцами генетически выведенных растений, способных плодоносить даже на этой проклятой земле.
Сотни миль остались позади. Мы видели остовы городов, похожие на скелеты доисторических чудовищ, стада двуглавых пылерогов, провожавших нас мутными взглядами, и несколько раз отгоняли мелкие группы налетчиков, которые, завидев нашу силу, предпочитали раствориться в мареве. И вот, наконец, мы у цели.
«Ржавая Тишь» встретила нас именно так, как и ожидалось. Гробовой тишиной. Поселение ютилось вокруг ржавого остова старого завода, будто пытаясь согреться у давно остывшего трупа. Ни детских криков, ни лая собак, ни даже пьяной ругани. Лишь ветер гонял по улицам мусор и скрипел одинокой вывеской. Из-за грязных окон и щелей в импровизированных баррикадах на нас смотрели десятки глаз. Настороженных, уставших, лишенных всякой надежды.
Наш отряд остановился у самодельных ворот. Авангард замер, и я, глотнув теплого пыльного воздуха, вышел вперед. Я поправил свой старый плащ, сжал в руке микрофон и шагнул навстречу ржавой, мертвой тишине.
Ворота со скрипом отворились ровно настолько, чтобы пропустить одного человека. Навстречу мне вышел старик, сухой и скрученный, как корень мертвого дерева. Его лицо было сетью морщин, а глаза, глубоко запавшие, смотрели с безразличным отчаянием. За его спиной маячили несколько фигур с самодельными копьями.
«Что привело вас в нашу могилу, чужаки?» — голос старика был тихим, но хриплым, как будто он давно им не пользовался. Он назвался Еремеем, местным старейшиной.
Я поднес микрофон ко рту, но не для записи, а чтобы мой голос прозвучал громче и увереннее, перекрывая свист ветра. «Мы пришли, потому что услышали вашу тишину, Еремей. Она была слишком громкой и донеслась даже до нас, — я обвел рукой свой отряд. — Мы не торговцы, что пришли за последними вашими пожитками. Мы не налетчики, что пришли за вашими жизнями. Мы — строители».
Молчание нарушил грубый, пропитый голос. Из толпы вышел коренастый мужчина с лицом, обезображенным старым шрамом. Вместо одной руки у него был грубый железный крюк. «Законы? Граждане? — он сплюнул на землю. — Я Крюк. И я здесь закон. Мы выжили без ваших подачек и без ваших хозяев. Свобода — вот что у нас есть! А ты предлагаешь нам променять ее на ошейник и миску похлебки!»
Я не стал спорить с ним напрямую. Вместо этого я обратился к Еремею, но так, чтобы слышали все. «Я понимаю ваш страх. Слова в Пустошах ничего не стоят. Поэтому мы не просим вас верить словам. Позвольте нам доказать делом, — я сделал паузу, давая словам набрать вес. — Мы не будем входить в поселение. Мы разобьем лагерь здесь, за воротами. И на ваших глазах соберем очистительную станцию у вашего пересохшего колодца. Вы сами увидите, как грязная вода превращается в чистую. Вы попробуете ее. И только тогда вы решите, принимать ли нашу помощь и наши законы. Мы не торопим. Решение за вами».
Предложение повисло в воздухе, густом от пыли и недоверия. Крюк хотел что-то выкрикнуть, но осекся, увидев, как загорелись глаза у многих жителей. Запретить им смотреть на чудо? Это было бы политическим самоубийством даже для такого головореза, как он. Еремей не ответил. Он лишь махнул рукой, подзывая к себе двух человек из толпы. Это был его «совет», верхушка местного правления. Первая — Марта, пожилая женщина с лицом, выдубленным ветром и горем, ответственная за распределение скудных запасов еды. Второй — Богдан, угрюмый мужчина средних лет, чья обязанность заключалась в поддержании порядка и организации вылазок за мусором. Он был главой местной «стражи».
Они отошли в сторону, образовав тесный круг, в который не посмел сунуться даже Крюк. Я остался на месте, демонстрируя терпение и уважение к их праву на совещание. Ветер доносил до меня обрывки их яростного шепота. «Это ловушка! — рычал Богдан. — Они усыпят нашу бдительность, а потом ударят. Мы не знаем, кто они. Их бойцы выглядят как профессиональные убийцы. Мы не можем им доверять!».
«А мы можем доверять жажде, Богдан? — голос Марты был тих, но полон такой боли, что заставил стражника съежиться. — Я похоронила двоих внуков, потому что они напились из лужи. Из лужи! Ты предлагаешь мне похоронить и третьего? У нас нет выбора. Наша «свобода», о которой кричит Крюк, — это свобода гнить заживо. Если есть хоть один шанс, мы должны за него уцепиться. Мне все равно, что они попросят взамен, лишь бы дети перестали умирать».
Еремей молчал, слушая их. Его взгляд блуждал по моему лицу, по фигурам бойцов в броне, по лицам его людей. Он был старым и мудрым. Он понимал, что поселение раскололось. Принять мое предложение — значит пойти против Крюка и его сторонников, что могло вылиться в кровавую резню. Отказаться — значит подписать смертный приговор всем остальным, включая детей, и рано или поздно все равно столкнуться с бунтом отчаявшихся. Мое предложение о «пробном периоде» было единственным выходом, тонкой ниточкой, по которой можно было пройти между двумя пропастями.
«Они останутся снаружи, — наконец произнес Еремей, и его слова были адресованы скорее Богдану. — Мы будем наблюдать за ними с вышек. Каждый их шаг. Если они попробуют нас обмануть, мы встретим их огнем. Но мы дадим им шанс. Марта права, другого у нас нет». Богдан недовольно хмыкнул, но кивнул. Решение было принято.
Еремей выпрямился и шагнул ко мне. Толпа затихла. «Мы… согласны, — медленно произнес он, тщательно подбирая слова. — Вы остаетесь за воротами. Вы делаете свою работу. Мы — смотрим. Никто из наших не подойдет к вам без моего разрешения. Никто из ваших не войдет к нам. Когда вы закончите — мы посмотрим на результат. И тогда будет принято окончательное решение». Он в упор посмотрел на Крюка, который от злости лишь скрипнул зубами и сплюнул на землю. Затем старик развернулся и, не говоря больше ни слова, побрел обратно в поселение. Ворота за ним с лязгом закрылись.
Я перевел дух. Первый, самый сложный барьер был взят. Недоверие все еще висело в воздухе, но теперь у нас был шанс растопить его не словами, а делом. Я вернулся к своему отряду, где меня встретила командир. «Они согласились, — доложил я. — У нас есть плацдарм и время. Приступаем».
Командир, женщина с жестким взглядом и сединой в волосах, которую все звали просто «Седая», кивнула. «Приступаем». И это слово, произнесенное ее спокойным, уверенным голосом, стало сигналом. Началось то, что жители «Ржавой Тиши» потом будут называть «танцем строителей». За какие-то пару часов пустырь перед воротами преобразился. Выросли аккуратные ряды палаток, был развернут полевой медпункт, а главное — инженеры, словно муравьи, начали организовывать рабочее пространство. Они расстелили на земле огромные брезентовые полотна, и на них, как хирургические инструменты, были разложены блестящие детали и приборы. Никакой суеты, никакой ругани. Каждый знал свое место и свою задачу. Эта молчаливая, деловитая эффективность завораживала и пугала одновременно.
На стенах и крышах «Ржавой Тиши» появились наблюдатели. Дети, с широко раскрытыми от любопытства глазами, смотрели на невиданное зрелище. Взрослые, включая Богдана и его людей, не спускали с нас настороженных взглядов, их руки редко отрывались от оружия. Я же развернул свою небольшую радиостанцию и начал то, что умел лучше всего — говорить. Я не обращался к кому-то конкретно. Я просто вел репортаж в пустоту, зная, что меня слышат. «День первый. Мы у стен «Ржавой Тиши». Нас встретили с недоверием, и это справедливо. Пустоши отучили людей верить словам. Но сегодня мы начинаем строить доверие из стали, меди и полимеров. Прямо сейчас команда инженера Лиама приступает к анализу почвы у старого колодца. Они должны понять, насколько глубоко ушла вода и как сильно отравлена та, что осталась».
Инженер Лиам, молодой парень с умными глазами, руководил небольшой группой, которая уже возилась у колодца. Они опустили внутрь какой-то жужжащий зонд на длинном кабеле. Цифры и графики побежали по экрану его планшета. Я видел, как Богдан на стене напрягся, увидев эту «магию». Я подошел ближе к воротам. «Богдан! — крикнул я. — Хочешь посмотреть?». Он недоверчиво прищурился. «Еремей сказал — не подходить!». «Еремей сказал — без разрешения. Так я у него и прошу, через тебя! Пусть подойдет сам, или пришлет тебя. Мы покажем, что это не оружие. Это глаза, которые видят под землей».
Этот жест возымел действие. Через полчаса ко мне вышел сам Еремей в сопровождении Богдана. Я провел их к Лиаму. Тот, не отрываясь от работы, показал им экран. «Вот, смотрите, — сказал он. — Зеленая линия — это уровень ила. А вот этот красный пик… это очень плохо. Тяжелые металлы. Пить такую воду — все равно что есть ржавые гвозди. Наша задача — поставить фильтры, которые уберут всю эту грязь». Еремей и Богдан молча смотрели на экран, не понимая и половины, но видя серьезность и профессионализм инженера. Они не увидели угрозы. Они увидели диагноз. И это было красноречивее любых моих слов.
Дни потекли в напряженной работе. Инженеры начали собирать каркас очистительной станции. Это было похоже на сборку скелета огромного металлического зверя. Каждый день жители «Ржавой Тиши» видели, как конструкция обрастает «мышцами» — трубами, насосами, фильтрационными блоками. Надежда в их глазах росла. Марта несколько раз оставляла у ворот миску с какой-то кашей из кореньев. Наши бойцы, по приказу Седой, в ответ оставляли упаковку концентрированного питательного пайка. Это был безмолвный диалог, обмен дарами между двумя мирами. Но не все были рады этому диалогу. Крюк и его сторонники с каждым днем становились все злее. Они видели, как тает их влияние. Надежда была их главным врагом. И они готовились нанести удар.
Первый удар был трусливым, ночным. Проснувшись утром, инженеры обнаружили пропажу нескольких специализированных ключей. Работа замедлилась на пару часов, пока Лиам подбирал замену из запасных наборов. Седая молча удвоила ночные патрули. Я же, выйдя в свой утренний эфир, сказал лишь одну фразу: «Можно украсть инструмент. Но нельзя украсть знание. Стройка продолжается». Это был сигнал и для жителей, и для Крюка: нас не остановить такой мелочью.
Через два дня диверсия стала серьезнее. Ночью кто-то перерезал толстый силовой кабель, который должен был соединить станцию с массивом солнечных панелей. Ущерб был значительнее. Лиам и его команда потеряли почти полдня на ремонт. В этот раз я не стал отмалчиваться. Я запросил встречи с Еремеем. Когда он пришел, я молча указал ему на перерезанный кабель. «Это сделал не призрак, Еремей, — сказал я тихо, но твердо. — Это сделал тот, кто хочет, чтобы твои люди и дальше пили отраву. Крюк пытается спровоцировать нас. Он хочет, чтобы мы ввели сюда солдат, чтобы начали обыски и наказания. Чтобы он мог потом кричать, что был прав. Мы не доставим ему такого удовольствия. Но если пострадает хоть один мой инженер, наш разговор будет совсем другим. Ты должен усмирить своих псов».
Еремей выглядел подавленным. Он что-то кричал в сторону поселения, грозил Крюку, но было очевидно, что он теряет контроль. Тем временем Крюк развернул информационную войну. Его люди шептались по углам, что это мы сами режем свои кабели, чтобы был повод для вторжения. Что вода будет отравлена и сделает всех бесплодными. Что станция на самом деле — оружие, которое взорвется и уничтожит поселение. Ложь была чудовищной, но страх — отличная почва для таких семян. Я видел, как некоторые жители, еще вчера смотревшие на нас с надеждой, снова начали отводить глаза.
Я решил нанести ответный удар. Вечером, когда большинство жителей собирались на главной площади у своих костров, я с разрешения Седой выкатил к воротам мощный динамик. И из него полились не мои слова. Из него полились голоса, которые я записывал все эти дни. Голос Марты, рассказывающей о смерти своих внуков. Голос молодого охотника, который жаловался, что вся дичь ушла из-за отсутствия водопоя. Голос самого Еремея, который с горечью говорил, что уже не помнит вкуса чистой воды. Я превратил их боль в оружие против лжи Крюка. «Чьи голоса вы слышите? — спросил я в наступившей тишине. — Это голоса «Ржавой Тиши». Это ваша правда. А теперь спросите себя: кто на самом деле ваш враг? Тот, кто пришел дать вам воду, или тот, кто заставляет вас слушать эти голоса снова и снова, год за годом?»
Станция была почти готова. Оставалось подключить последний модуль и провести тестовый запуск. Все понимали, что следующая ночь — решающая. Крюк проиграл битву за умы. У него остался последний аргумент — грубая сила. Вечером ко мне подбежал запыхавшийся Богдан. «Крюк и его пятеро самых верных людей… они пропали, — выпалил он. — Забрали все оружие, что у них было. Они нападут этой ночью, я уверен. Они попытаются уничтожить машину».
Я немедленно передал слова Богдана Седой. Она выслушала меня с каменным лицом, ее глаза были похожи на две льдинки. «Я знала, что этим кончится, — спокойно сказала она, будто речь шла о прогнозе погоды. — Он загнан в угол, а такие, как он, в этом состоянии наиболее опасны». Она не стала объявлять тревогу или поднимать шум. Вместо этого она коснулась своего комм-устройства на запястье. «Протокол “Тихий охотник”. Цели — шесть человек, вооружены холодным и примитивным огнестрельным оружием. Задача — обезвредить, не ликвидировать. Приоритет — защита инженеров и оборудования. Действуем по моему сигналу».
Ее бойцы, которые, казалось, дремали у костра или чистили оружие, мгновенно преобразились. Они не побежали, не засуетились. Они просто растворились в ночной темноте, сливаясь с тенями руин и мусорных куч. Я остался в командной палатке, которая теперь превратилась в центр управления операцией. На одном из экранов мерцали точки от тепловизоров, установленных по периметру. Инженеры, включая Лиама, продолжали работать под светом прожекторов, будто ничего не происходило. Они были приманкой, и они это знали. Их спокойствие и доверие к Седой и ее людям вызывали восхищение.
Прошел час, потом другой. Напряжение было почти осязаемым. И вот на экране появились шесть тусклых, движущихся пятен. Они приближались со стороны старого завода, используя мертвые зоны, которые не просматривались со стен поселения. Крюк и его банда. Они двигались неуклюже, как дилетанты, уверенные, что их ночная вылазка станет для нас сюрпризом. Они подобрались к освещенному пятачку, где работали инженеры, и приготовились к броску. Я видел, как Крюк поднял свой уродливый крюк, собираясь подать сигнал к атаке.
И в этот момент ночь взорвалась. Но не огнем и выстрелами. Яркая вспышка от светошумовой гранаты на мгновение ослепила нападавших, а оглушительный хлопок заставил их зажать уши. Прежде чем они успели опомниться, из темноты выросли тени. Я видел на экране, как один из бойцов Седой метнул что-то, и двое из людей Крюка тут же запутались в тяжелой, липкой сети. Другой боец, двигаясь с нечеловеческой скоростью, обезоружил еще двоих короткими, точными ударами электрошоковой дубинки. Пятый, который целился из самопала, вдруг замер и рухнул на землю — в его шее торчал маленький дротик со снотворным. Вся операция заняла не больше десяти секунд.
Крюк остался один. Ослепленный, оглушенный, он яростно вращал головой, размахивая своим крюком. Перед ним, словно из-под земли, выросла Седая. Она не достала оружия. Когда Крюк, взревев, бросился на нее, она сделала неуловимое движение в сторону, пропуская его мимо себя, подставила ему подножку и, ухватив за единственную руку, с легкостью заломила ее за спину. Крюк рухнул на колени, тяжело дыша. Его «война» закончилась, так и не начавшись.
Грохот гранаты выгнал жителей из их лачуг. Ворота снова распахнулись, и на пороге появился Еремей с Богданом и Мартой. Их взору предстала немая сцена: инженеры, которые уже вернулись к работе, связанные и обезвреженные нападавшие, и Седая, спокойно стоящая над поверженным Крюком. Она посмотрела на Еремея. «Я говорила, что наш разговор будет другим, если они тронут моих людей, — ее голос был холоден как сталь. — По законам моего мира, я должна казнить их на месте за попытку убийства. Но мы здесь, чтобы строить, а не разрушать. Они — ваши. Судите их сами. Но чтобы духу их больше не было рядом с моим лагерем». С этими словами она кивнула своим бойцам, которые подняли пленников и подтолкнули их в сторону ворот, прямо к ногам ошеломленного Богдана.
Когда связанных диверсантов втащили внутрь поселения, на площади воцарилась тяжелая тишина. Люди расступались перед Богданом и его стражей, которые вели униженного Крюка и его подельников. Никто не кричал проклятий, но и сочувствия в глазах не было. Был лишь стыд. Глубокий, всепоглощающий стыд за то, что они позволили страху и лжи едва не уничтожить их единственную надежду. Я остался в лагере, наблюдая за ними издалека. Это был их внутренний катарсис, и мое присутствие было бы лишним. Утром должно было состояться правосудие.
Рассвет окрасил ржавые крыши в багровые тона. Все поселение собралось на площади. Это был неформальный суд, но оттого не менее настоящий. Еремей, сгорбленный под тяжестью ответственности, встал перед людьми. «Прошлой ночью, — начал он, и его голос дрожал от стыда, — мы все могли погибнуть. Не от рук чужаков, а от рук наших же братьев. Мы были слепы и глухи. Мы позволили страху отравить наши сердца». Он говорил долго, не щадя ни себя, ни своего бессилия перед наглостью Крюка. Он говорил о том, как легко они забыли о своих умерших детях и как быстро готовы были поверить в ложь, лишь бы она оправдывала их бездействие.
Затем слово взяла Марта. Она подошла к связанному Крюку и просто посмотрела ему в глаза. «Ты кричал о свободе, — тихо сказала она. — Но ты никогда не был свободен. Ты раб своей гордыни и своей злобы. Ты хотел, чтобы мы все оставались в той же грязи, что и ты, потому что только в ней ты чувствовал себя сильным. Твоя свобода — это смерть. А мы выбираем жизнь». Она отвернулась от него и посмотрела на толпу. «Они, — она указала на наш лагерь, — показали нам не только силу, но и милосердие. Они могли убить их всех. Но не стали. Они уважают жизнь больше, чем мы сами».
Даже Богдан, вечный скептик, нашел в себе силы выступить. Он говорил не о морали, а о фактах. «Я видел их бойцов. Я видел их командира. То, что они сделали ночью — это не драка. Это была работа. Они профессионалы. Мы для них — как дети с палками. И эти “дети” напали на них. А они, вместо того чтобы переломать нам всем кости, просто… выключили буянов и отдали их нам. Я не знаю, откуда они пришли. Но я знаю, что с такими людьми не воюют. С такими людьми строят». Его слова, слова воина, произвели на мужчин поселения огромное впечатление.
Приговор был единогласным. Изгнание. Крюку и его людям дали по фляге воды и краюхе хлеба. Ворота открылись, и их выпроводили в Пустоши. Крюк, уходя, обернулся и выкрикнул проклятия, но никто его уже не слушал. Он был призраком прошлого. После этого ко мне вышла делегация — Еремей, Марта и Богдан. Они остановились в нескольких шагах от меня, и старый Еремей низко, насколько позволяла спина, поклонился. «Простите нас, — сказал он просто. — Простите наш страх, нашу глупость и нашу слепоту. Мы в долгу перед вами. Не только за воду, которую вы нам дадите. А за урок, который вы нам преподали».
Я принял их извинения. «В Пустошах легко потерять доверие, Еремей. Гораздо труднее его снова найти. Сегодня вы сделали первый шаг. Испытательный срок окончен. С этого момента мы — партнеры». Я протянул ему руку. Старик, поколебавшись секунду, крепко пожал ее. В этот момент ворота «Ржавой Тиши» распахнулись и больше не закрывались. Граница между нашими мирами исчезла.
«Снова в эфире Беспечный глашатай, и какой же это был эфир, друзья мои! Я снова в дороге, мой походный микрофон снова ловит свист ветра, но за спиной остался не очередной скелет города, а нечто совершенно иное. Место, которое еще пару недель назад ноcило гордое имя «Ржавая Тишь», а теперь… теперь у него еще нет нового имени, но есть новое сердце. И оно стучит. Стучит, как насос новенькой водоочистительной станции».
«Вы бы видели это! Операция «Чистая Вода», или, как я ее для себя назвал, «Как заставить ржавую жестянку снова блестеть», увенчалась успехом! Поначалу, конечно, нас встретили с таким радушием, будто мы пришли объявить о новом налоге на пыль. Был там один колоритный персонаж с протезом в виде крюка и идеологией в виде дубины. Он очень хотел, чтобы все оставалось по-старому, по-привычному, по-гнилому. Что ж, теперь у него есть целая Пустошь, чтобы наслаждаться старыми порядками в гордом одиночестве. Желаю ему удачи. Она ему понадобится».
«Но самое главное случилось потом. Когда Лиам, наш гениальный инженер, повернул последний вентиль. Знаете, в Пустошах привыкаешь к тишине. К тишине смерти, к тишине отчаяния. Но была и другая тишина. Та, что наступила в тот момент, когда из трубы полилась… вода. Не бурая жижа, не желтоватая отрава. А просто вода. Прозрачная. Чистая. Сотня людей стояла и молча смотрела, как наполняется первая канистра. И эта тишина была громче любого взрыва. Еремей, их старейшина, первым зачерпнул воду пригоршней. Пил долго, а потом по его морщинам покатились слезы. И я понял, что это не слезы. Это первая чистая вода в «Ржавой Тиши» за много лет. У меня для вас даже есть небольшая запись с того дня. Включаю».
«Я... я и забыл, какая она на вкус. Чистая вода. Не отдает ни ржавчиной, ни горечью... отдает жизнью. Спасибо вам. Вы вернули нам жизнь».
«Это был голос Еремея. А потом началось то, ради чего стоило тащиться сотни миль по этой проклятой земле. Дети! Они визжали от восторга, плескались в этой воде, пили ее, хохотали. Взрослые плакали и смеялись одновременно. Я видел, как Марта, женщина, потерявшая внуков из-за грязной воды, умывала лицо своей последней внучке, и та смеялась. У меня и для этого случая есть запись».
«Моя внучка... она сегодня смеялась. Просто так. Пила воду и смеялась. Я не слышала ее смеха полгода. Разве нужно что-то еще говорить?»
«Даже суровый Богдан, начальник местной стражи, который поначалу смотрел на наших бойцов, как на личных врагов, оттаял. Его люди теперь не просто смотрят, а учатся. Учатся у Седой и ее ребят дисциплине, тактике, тому, как защищать, а не только отбиваться. Вот что он сказал мне на прощание».
«(Слышен неловкий кашель) Ну, в общем... Машина работает. Люди не болеют. Ваши бойцы... они в порядке. Мои ребята у них учатся. Дисциплине. Так что... да. Это было... правильно. Спасибо».
«Мы оставили их. Но мы не бросили. Мы оставили им энергию, воду, семена растений, которые уже проклюнулись на их огородах. Мы оставили им рацию для связи и, самое главное, мы оставили им веру. Веру в то, что можно жить иначе. «Ржавая Тишь» перестала быть тихой. Теперь там слышен стук молотков, гул генератора и детский смех. А это, я вам скажу, самая лучшая музыка в Пустошах».
«Вот такая история, друзья. История о том, что даже в самой глубокой ржавчине можно отыскать блеск. А самый крепкий щит — это не сталь, а общая цель. И иногда, чтобы победить, нужно не стрелять, а просто дать напиться. Это был Беспечный глашатай. Не теряйте надежду и не забывайте кипятить воду... если, конечно, у вас нет таких друзей, как у меня. До новых встреч в эфире!»